Бесчастный Евгений Вячеславович (р. 1988) — поэт. Родился в Севастополе. С 1991 по 2017 г. жил в Бресте, в настоящее время живет в Санкт-Петербурге. Публиковался в журналах «Артикль», «Homo Legens» и «Новая Юность», на интернет-порталах «Textura», «Litradio.by», «ЛітРАЖ» и «Сетевая словесность». Участник фестивалей «Вершы на асфальце» (Минск) и «Петербургские мосты» (Санкт-Петербург). Автор двух поэтических сборников.
* * *
Неторопливый ветер
в пыльное бьётся окно.
Я ничего не заметил.
Лето почти прошло.
Что-то уходит, что-то,
корабль с увечным ребром.
Августовский, жёлтый
закат проникает в дом.
Видишь, солнечный зайчик
карабкается по стене.
Он ничего не значит.
Просто потерянный, не-
прикаянный отсвет
огня, угодивший в клеть
зеркала, чтобы на осень
грядущую посмотреть.
Тихо форточку тронув,
ускоришь его прыжок
в темень, за дымы вагонов,
за город, звёздный лужок,
за вещи, дела, разлуку.
Лето умчится прочь.
Ты берёшь мою руку,
и наступает ночь.
* * *
переведи меня
на ту сторону на языки
в которых ни ночи ни дня
и о нас с тобой ни строки
дымчатый коридор
откроется дверь и гора
света на стенке узор
начертит на миг но пора
день ещё впереди
то захныкаю то запою
что у тебя на груди
что у пропасти на краю
* * *
Говорила Надя Мандельштам:
«Никому тебя я не отдам!»
Минул век — и высохнуть пора бы
этим не откупленным слезам.
Близится осенняя пора,
в школу устремится детвора.
Вылезая из-под одеяла,
горький злой солдат кричит «ура!»
Век летел, сдувая пепел с век;
на запястье стёрся оберег.
И волна колотится о берег,
и прыжком заканчивает бег.
Вдруг на звёзды нападает мор,
тихий бесконечный разговор.
Комнатный сквозняк слегка играет
стеклодувом раскаленных штор.
Что-нибудь беззубое скажи,
где ветвятся птичьи виражи,
контуром в закате пламенеют
пониманья золотые рубежи.
* * *
Пушкин писал лучше, чем я.
Есенин писал лучше, чем я.
Полозкова пишет лучше, чем я.
Да что там, даже Дмитрий Львович Быков
пишет лучше, чем я.
И уже полно тех, кто моложе
и пишет лучше, чем я.
Но поэзия — это, в общем, фигня,
вечный червь, пожирающий вечное
яблоко.
Но, в общем, фигня.
Мир со всеми, со всеми делами
справляется лучше, чем я.
Повар готовит лучше, чем я.
Богомольная старуха в подземном переходе
взывает ко Всевышнему лучше, чем я.
Президент обещает лучше, чем я.
Кухонный таракан приспособлен к жизни
лучше, чем я,
а соседский кот в ней устроился
гораздо лучше, чем я.
А бедная бесполезная моя голова
пустой хеллоуинской тыквой —
скорбные прорези глаз и рта —
со свечкой внутри
по гнилостной тьме погреба
глухо катится, пока
какой-то веселый мальчик
не наступит на неё, раздавив в труху.
А когда вырастет, раскается
в кресле психоаналитика
или за пьяным столом
и будет заниматься самобичеванием
лучше, чем я.
Аудио: Евгений Бесчастный читает стихотворение «Пушкин писал лучше, чем я…»
* * *
Когда осядет мусор кучами
в глухих подземных переходах,
я стану музыкантом в Купчино,
смешав насущный труд и отдых,
спою, как колобродят граждане —
актёры, что слова забыли,
и голуби, сюда упавшие,
больные, дряхлые, слепые
в гранитный угол жмутся, жмутся,
и нет, и нет углу конца.
Моя ощипанная муза
за тем углом запрячется.
И лягут звонкие копеечки,
соприкасаясь с чёрным днищем,
как дрессированные белочки
огня, которого мы ищем.
И дождик лёгкими копытами
прискачет мне поклон отвесить,
чтоб в луже облако отмытое
узреть — и жизни не заметить.
Но это всё — когда я вырасту
со мной случится, а пока —
туда тянуться странной милостью,
где зреет дождь и облака.
ДОСТОЕВСКИЙ
Достоевский бродит по Петербургу.
Жаркая сторона улицы излучает недобрый блеск.
Тенистая сторона улицы пахнет гнильцой и булкой,
на которую, увы, нет средств.
В разбитом окне во втором этаже звучит пианино.
Фёдор Михайлович, утирая пот, стал послушать.
Цокая по брусчатке, мимо проходит лошадь.
Ямщик надрывается: ну, пошла, скотина!
В этот момент писатель задумывает роман.
В груди пылает пожар жарче ада.
Душною мглой овеян Екатериниский канал.
Виски стучат. Так всем нам и надо.
* * *
Хорошо бы знать. Но я не знаю
Ничего, помимо слов. И даже — слов.
Чай себе на ужин наливаю
До краев. Долил до северных краев.
Что там, за краями поджидало —
Шаткость пешеходного моста,
А на шпиле Брестского вокзала
Продолжала властвовать звезда.
Так живут сошедшие с орбиты
В зимний платный вакуум жилой:
Вещь и речь, как войлоком, обиты
Здесь большою снежной тишиной.
Кипятка густого монотонность,
Некого и нечем угостить.
Звезд недостижимая бездомность
И свободное движение частиц.
В нашу бытность не было эпохи —
За чайком невинным болтовня
И освободительные вздохи
Тех, кто вышел провожать меня.
БОМЖ
представился простым
санкт-петербургским
бомжом
элегантен как утративший славу шансонье
руки не подал
стесняясь ободранных костяшек
не в меру бодр и пылен
словно только что таскал мебель на чердак
вторгался в зону личного пространства
но самую малость
такой тактический приём
а просил каких-нибудь десять рублей
мы сказали что мы не отсюда
приезжие
и у нас всё расписано
и к сожалению нет
и это было почти правда
оставались только крупные купюры
он вскинул брови
«nice! and so, where are you from?»
и тут же сделал автоперевод мол так откуда же вы?
и на секунду просиял
словно обрёл утраченную славу
но только на секунду
из бреста сказали мы
предложил провести по городу
уточнил знаем ли как и куда идти
оля уже стала беспокоиться
слишком навязчив
ускорили шаг
откланялся отретировался
удалился что-то насвистывая
в перспективу заштрихованную летящей листвой
в каких-нибудь ста шагах
на все лады красуется и озорничает
вожделенный невский проспект
и всё кругом как та земля обетованная
а он такой
ну вот такой
словно он сам и есть то что он видит
почему
потому что простой?
потому что санкт-петербургский?
потому что бомж?
думал я
покупая жареные каштаны
в белом похожем на катер лотке
* * *
моим стихам, написанным так плохо,
что и классрук бы не признал, что я поэт;
что не спасёт их ни редактор, ни эпоха,
ни аккомпанемент, ни пистолет;
им, писанным с обиды иль по пьяни,
иль просто при проезде в городском
автобусе, где ноги оттоптали,
придёт черёд знакомиться с костром,
испепеляющим и файлы «ворда»,
и всё, к чему он устремит крыла,
до атома, до знака будет стёрто.
но если от рождённого тепла
ты улыбнёшься, скованная спячкой,
и выдохнешь среди зимы большой,
то, значит, я не зря бумагу пачкал
наполнившей чернильницу душой.
